Станислав2017

08.12.2022 19:46

Литература

Есть ответ 👍

Найдите в тексте средства художественной выразительности (метафоры, сравнения, эпитеты, олицетворения). Выпишите их.

В ту первую мировую войну 1914 года я поехал военным корреспондентом на фронт в костюме санитара и скоро попал в сражение на западе в Августовских лесах. Я записывал своим кратким все мои впечатления, но, признаюсь, ни на одну минуту не оставляло меня чувство личной ненужности и невозможности словом своим догнать то страшное, что вокруг меня совершалось. Я шел по дороге навстречу войне и поигрывал со смертью: то падал снаряд, взрывая глубокую воронку, то пуля пчелкой жужжала, я же все шел, с любопытством разглядывая стайки куропаток, летающих от батареи к батарее. – Вы с ума сошли, – сказал мне строгий голос из-под земли. Я глянул и увидел голову Максима Максимыча: бронзовое лицо его с седыми усами было строго и почти торжественно. В то же время старый капитан сумел выразить мне и сочувствие и покровительство. Через минуту я хлебал у него в блиндаже щи. Вскоре, когда дело разгорелось, он крикнул мне: – Да как же вам, писатель вы такой-рассякой, не стыдно в такие минуты заниматься своими пустяками? – Что же мне делать? – с я, очень обрадованный его решительным тоном. – Бегите немедленно, поднимайте вон тех людей, велите из школы скамейки тащить, подбирать и укладывать раненых. Я поднимал людей, тащил скамейки, укладывал раненых, забыл в себе литератора, и вдруг почувствовал, наконец, себя настоящим человеком, и мне было так радостно, что я здесь, на войне, не только писатель. В это время один умирающий шептал мне: – Вот бы водицы. Я по первому слову раненого побежал за водой. Но он не пил и повторял мне: – Водицы, водицы, ручья. С изумлением поглядел я на него, и вдруг все понял: это был почти мальчик с блестящими глазами, с тонкими трепетными губами, отражавшими трепет души. Мы с санитаром взяли носилки и отнесли его на берег ручья. Санитар удалился, я остался с глазу на глаз с умирающим мальчиком на берегу лесного ручья. В косых лучах вечернего солнца особенным зеленым светом, как бы исходящим изнутри растений, светились минаретки хвощей, листки телореза, водяных лилий, над заводью кружилась голубая стрекоза. А совсем близко от нас, где заводь кончалась, струйки ручья, соединяясь на камушках, пели свою обычную прекрасную песенку. Раненый слушал, закрыв глаза, его бескровные губы судорожно двигались, выражая сильную борьбу. И вот борьба закончилась милой детской улыбкой, и открылись глаза он. Увидев голубую стрекозу, летающую у заводи, он еще раз улыбнулся, еще раз сказал и снова закрыл глаза сколько-то времени в молчании, как вдруг губы опять зашевелились, возникла новая борьба, и я услышал: – А что, она еще летает? Голубая стрекоза еще кружилась. – Летает, – ответил я, – и еще как! Он опять улыбнулся и впал в забытье. Между тем мало-помалу смерклось, и я тоже мыслями своими улетел далеко, и забылся. Как вдруг слышу, он спрашивает: – Все еще летает? – Летает, – сказал я, не глядя, не думая. – Почему же я не вижу? – с он, с трудом открывая глаза. Я испугался. Мне случилось раз видеть умирающего, который перед смертью вдруг потерял зрение, а с нами говорил еще вполне разумно. Не так ли и тут: глаза его умерли раньше. Но я сам посмотрел на то место, где летала стрекоза, и ничего не увидел. Больной понял, что я его обманул, огорчился моим невниманием и молча закрыл глаза. Мне стало больно, и вдруг я увидел в чистой воде отражение летающей стрекозы. Мы не могли заметить ее на фоне темнеющего леса, но вода – эти глаза земли остаются светлыми, когда и стемнеет: эти глаза как будто видят во тьме. – Летает, летает! – воскликнул я так решительно, так радостно, что больной сразу открыл глаза. И я ему показал отражение. И он улыбнулся. Я не буду описывать, как мы этого раненого, – по-видимому, его доктора. Но я крепко верю: им, докторам песнь ручья и мои решительные и взволнованные слова о том, что голубая стрекоза и в темноте летала над заводью.