Батыр сауран на крылатом барсе за три дня преодолел путь длинной 320 км. в первый день он преодолел путь длинной 94 км,а во второй день- на 56 км больше .сколько километров пути преодолел батыр сауран на крылатом барсе в третий день?

1)94+56=150( преодолел за 2 день

2)320-150=170(км.)

                  ответ: 170(км.)

естры белые о ком это сказано? так называли женщин, которые посвящали себя тяжелому, но прекрасному делу. служению людям в те минуты, когда к человеку приходит беда – болезнь. люди, осознающие ближнему как свой долг, принимающие чужую боль как свою, способны вынести тяжкие испытания и не потерять человечности и доброты. все мы уважаем труд врача, сделавшего операцию, но часто забываем о тех, кто после операции выхаживает

  семь дней, семь ночей я дрался на , 

без памяти поднят был с мёрзлой земли;   и долго, в шинели изорванной, в ранах,  меня на скрипучей телеге везли;   над нами кружились орлы, — ветер стонам  внимал, да в ту ночь, как по мокрым понтонам  стучали копыта измученных кляч,  в плесканьях дуная мне слышался плач.  и с этим дунаем прощаясь навеки,  я думал: едва ль меня родина   и вряд ли она будет в жалком калеке  нуждаться, когда всех на битву пошлёт…  теперь ли, когда и любовь мне изменит,  жалеть, что могила постель мне   — и я уж не помню, как дальше везли  меня то ухабам румынской земли…  в каком-то бараке очнулся я, снятый  с телеги, и — понял, что это — барак;   день ярко сквозил в щели кровли досчатой,  но день безотраден был, — хуже, чем мрак…  прикрытый лишь тряпкой, пропитанной кровью,  в грязи весь, лежал я, прильнув к изголовью,  и, сам искалеченный, тупо глядел  на лица и члены истерзанных тел.  и пыльный барак наш весь день растворялся:   вносили одних, чтоб других выносить;   с носилками бледных гостей там встречался  завёрнутый труп, что несли хоронить…  то слышалось ржанье обозных лошадок,  то стоны, то жалобы на распорядок…  то резкая брань, то смешные слова,  и врач наш острил, засучив рукава…  а вот подошла и сестра милосердья! —  волнистой косы её свесилась прядь.  я дрогнул. — к чему молодое усердье?   «без крика и плача могу я страдать…  оставь ты меня умереть, ради бога! »  она ж поглядела так кротко и строго,  что дал я ей волю и раны промыть, —  и раны промыть, и бинты наложить.  и вот, над собой слышу голос я нежный:   «подайте рубашку! » и слышу ответ, —  ответ нерешительный, но безнадежный:   «все вышли, и тряпки нестиранной нет! »  и мыслю я: боже! какое терпенье!   я, дышащий труп, — я одно отвращенье  внушаю; но — нет его в этих чертах  прелестных, и нет его в этих глазах!   недолго я был терпелив и послушен:   настала унылая ночь, — гром гремел,  и трупами пахло, и воздух был душен…  на грязном полу кто-то сонный храпел…  кое-где ночники, догорая, чадились,  и умиравшие тихо молились  и бредили, — даже кричали «ура! »  и, молча, покойники ждали утра…  то грезил я, то у меня дыбом волос  вставал: то, в холодном поту, я кричал:   «рубашку — » и долго мой голос  в ту ночь истомлённых покой нарушал…  в туманном мозгу у меня разгорался  какой-то злой умысел, и порывался  бежать я, — как вдруг, слышу, катится гром,  и ветер к нам в щели бьёт крупным дождём…  притих я, смотрю, среди призраков ночи,  сидит, в красноватом мерцанье огня,  знакомая тень, и бессонные очи,  как звёзды, сквозь сумрак, глядят на меня.  вот встала, идёт и лицо наклоняет  к огню и одну из лампад задувает…  и чудится, будто одежда шуршит,  по белому тёмное что-то скользит…  и странно, в тот миг, как она замелькала  как дух, над которым два белых крыла  взвились, — я подумал: бедняжка устала,  и если б не крик мой, давно бы   но вот, снова шорох, и — снова в одежде  простой (в той, в которой ходила и прежде),  она из укромного вышла угла,  и светлым виденьем ко мне подошла —  и с дрожью стыдливой любви мне сказала:   «привстань! я рубашку тебе принесла»…  я понял, она на меня надевала  бельё, что с себя потихоньку сняла.  и плакал я. — детское что-то, родное,  проснулось в душе, и моё ретивое  так билось в груди, что пророчило мне  надежду на счастье в родной стороне…  и вот, я на родине! — те же невзгоды,  тщеславие бедности, праздный застой.  и старые сплетни, и новые моды…  но нет! не забыть мне сестрицы святой!   рубашку её сохраню я до гроба…  и пусть наших недругов тешится злоба!   я верю, что зло отзовётся добром: —  любовь мне сказалась под красным крестом.