yuliabler

01.04.2022 11:17

Русский язык

Есть ответ 👍

Написать изложение с элементами сочинения. любить всей душой, а в остальном доверяться судьбе — таково было простое правило, которым всегда руководствовалась моя мать. «вот запомни», — говорила она с таинственным видом, предлагая моему вниманию заветную подробность: жаворонка, поднимающегося в мутно-перламутровое небо бессолнечного весеннего дня, вспышки ночных зарниц, снимающих в разных положеньях далекую рощу, краски кленовых листьев на палитре мокрой террасы, клинопись птичьей прогулки на свежем снегу. как будто предчувствуя, что вещественная часть ее мира должна скоро погибнуть, она необыкновенно бережно относилась ко всем вешкам прошлого, рассыпанным и по ее родовому имению, и по соседнему поместью свекрови, и по земле брата за рекой. таким образом я унаследовал восхитительные миражи, призрачное имущество — и это оказалось прекрасным закалом от предназначенных потерь. материнские отметины и зарубки были мне столь же дороги, как и ей. я до сих пор хорошо помню подъем в деревню грязно, перед поворотом на даймищенский большак — подъем столь крутой, что приходилось велосипедистам спешиваться. там, поднимаясь рядом с ней, сделал ей предложение мой отец. я помню во всех подробностях даже старую теннисную площадку, которая к моему детству уже заросла поганками. новая теннисная площадка была выложена по всем правилам грунтового искусства рабочими, выписанными из восточной пруссии. вижу мать, мяч в сетку и топающую ножкой в плоской белой туфле. руководство для игры в теннис перелистывается ветерком, на зеленой скамейке. с добросовестными и глупыми усилиями бабочки-белянки пробивают себе путь в проволочной ограде вокруг корта. воздушная блуза и узкая пикейная юбка матери (она играет со мной в паре против отца и брата, и я сержусь на ее промахи) принадлежат к той же эпохе, как фланелевые рубашки и штаны мужчин. поодаль, за цветущим лугом, окружающим площадку, проезжие мужики глядят с почтительным удивлением на резвость господ, точно так же, как глядели на волан или серсо в восемнадцатом веке. мать любила и всякие другие игры, особенно же головоломки и карты. под ее умело витающими руками из тысячи вырезанных кусочков постепенно складывалась на ломберном столе картина из охотничьей жизни, и то, что казалось сначала лошадиной ногой, оказывалось частью дерева, а никуда не входившая пупочка (материнское слово для всякой кругловатой штучки) вдруг приходилась к крапчатому крупу, удивительно ладно восполняя пробел — вернее просинь, ибо ломберное сукно было голубое. эти точные восполнения доставляли мне, зрителю, какое-то и отвлеченное и осязательное удовольствие. любимейшим ее летним удовольствием было хождение по грибы. в дождливую погоду, особливо в августе, множество этих чудных растеньиц вылезало в парковых дебрях, насыщая их тем сырым, сытным запахом — смесью моховины, прелых листьев и фиалкового перегноя, — от которого вздрагивают и раздуваются ноздри петербуржца. но в иные дни приходилось подолгу всматриваться и шарить, покуда не сыщется семейка боровичков в тесных чепчиках, или мрамористый «гусар», или болотная форма худосочного белесого березовика. под моросящим дождиком мать пускалась одна в долгий поход с корзинкой, вечно запачканной лиловым изнутри от чьих-то черничных сборов. часа через три можно было увидеть с садовой площадки ее небольшую фигуру в плаще с капюшоном, приближавшуюся из тумана аллеи; бисерная морось на зеленовато-бурой шерсти плаща образовывала вокруг нее подобие дымчатого ореола. вот, выйдя из-под капающей и шуршащей сени парка, она замечает меня, и немедленно лицо ее принимает странное, огорченное выражение, которое, казалось бы, должно означать неудачу, но на самом деле лишь скрывает ревниво сдержанное упоение, грибное счастье. дойдя до меня, она испускает вздох преувеличенной усталости, и рука и плечо вдруг обвисают, чуть ли не до земли опуская корзинку, дабы подчеркнуть ее тяжесть, ее сказочную полноту. около белой, склизкой от сырости садовой скамейки со спинкой она выкладывает свои грибы концентрическими кругами на круглый железный стол со сточной дырой посредине. она считает и сортирует их. старые, с рыхлым исподом, выбрасываются; молодым и крепким уделяется всяческая забота. через минуту их унесет слуга в неведомое и неинтересное ей место, но сейчас можно стоять и тихо любоваться ими.