Слава великих людей всегда должна измеряться способами, какими она была достигнута.»

Слава-понятие растяжимое.кому то она приходит за что-то,кому то за просто так,кому то вообще не за что.слава бывает черная,бывает светлая,это уже зависит от того ,как человек до нее доходит.много великих людей дошли до славы реально сложными путями,например: оскар шиндлер спасший в войну 1200 евреев рисковал жизнью каждую минуту, а  пушкин шел против власти высказывая свою точку зрения,а потом после смерти он стал знаменитостью.дойти до славы сложно,но обычно она приходит к тем людям,которые ее не ждут.

Опушкине писали много, говорили еще больше. квинтэссенцию этих разговоров заключает в себе афоризм  аполлона григорьева: «пушкин — наше всё». афоризм этот имеет пояснение, которое хотелось бы : «пушкин представитель всего нашего душевного, особенного, такого, что останется нашим душевным, особенным после всех столкновений с чужими, с другими мирами. пушкин — пока единственный полный очерк нашей народной личности, самородок, принимавший в себя, при всевозможных столкновениях с другими особенностями и организмами, — все то, что принять следует, отстранивший все, что отстранить следует, полный и цельный, но еще не красками, а только контурами набросанный образ народной нашей сущности, — образ, который мы долго еще будем оттенять красками. сфера душевных сочувствий пушкина не исключает ничего до него бывшего и ничего, что после него было и будет правильного и органически — нашего». н.в. гоголь  писал, что «пушкин есть явление чрезвычайное и, может быть, единственное явление духа: это человек в его развитии, в каком он, может быть, явится чрез двести лет. в нем природа, душа, язык, характер отразились в такой чистоте, в такой очищенной красоте, в какой отражается ландшафт на выпуклой поверхности оптического стекла». ф.м. достоевский, напротив, указывал на всемирность пушкинского гения, его устремленность вовне, на то, что этот гений был способен явить миру: «повторяю: по крайней мере, мы уже можем указать на пушкина, на всемирность и всечеловечность его гения. ведь мог же он вместить чужие гении в душе своей, как родные. в искусстве, по крайней мере, в художественном творчестве, он проявил эту всемирность стремления духа неоспоримо, а в этом уже великое указание… если бы жил он дольше, может быть, явил бы бессмертные и великие образы души , уже понятные нашим европейским братьям, привлек бы их к нам гораздо более и ближе, чем теперь, может быть, успел бы им разъяснить всю правду стремлений наших, и они уже более понимали бы нас, чем теперь, стали бы нас предугадывать, перестали бы на нас смотреть столь недоверчиво и высокомерно, как теперь еще смотрят». пушкинская речь ф.м. достоевского, напомню, на некоторое время примирила западников со славянофилами, примирила две абсолютно противоположные силы на основе общего пушкина.  в.ф. одоевский  в эмоциональном некрологе, посвященном смерти пушкина, не зря назвал убитого «солнцем поэзии». не лишне будет вспомнить в связи с  этим слова христа о том, что бог «повелевает солнцу своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных»(матфей 5, 45). пушкин, будучи «солнцем поэзии», у всех общий. говорить о моем личном отношении к пушкину непросто: естественно, как и всех детей, стихи и проза пушкина сопровождали меня с раннего возраста и были настолько привычными, что выказывать дополнительное восхищение классическими стихами мне как-то и в голову не приходило. случалось мне, как и большинству школьников, размышлять над стихами с цензурными многоточиями, подбирая из скудного лексикона матерных слов те, что рифмуются. попала ко мне в свое время и задорно-неприличная сказка «царь никита и сорок его дочерей» (естественно, самиздатовская, а сейчас я с немалым удивлением обнаружил ее на интернет-ресурсе «детская электронная библиотека»). читал я и возмутительно богохульную «гавриилиаду», писанную, как биографы, в великий пост, абсолютно нецензурную в царское время и никак не противоречившую советской цензуре. я обижался на пушкина за эту  «гадость»(сам пушкин именно так отзывался о ней в более зрелом возрасте), и прощал его за более поздние прекрасные творения — за поэтическое переложение молитвы ефрема сирина, например…в общем, мой пушкин был не совсем памятником, но, тем не менее, близким к тому, и лермонтова я ценил больше. однако со временем, как это обычно и бывает, пушкин в моем восприятии потеснил лермонтова; с возрастом мне в гораздо большей степени открылось очарование пушкинской простоты и ясности, особенно сказавшееся в прозаических вещах. да и о «евгении онегине» лев толстой говорил, высказывая высшую похвалу: «как будто прозой написано», т.е. предельно ясно. из пушкинской прозы для анализа я выберу одну из «повестей белкина», а именно «станционного смотрителя».