Манифест от 19 февраля 1861 года современниками был воспринят по-разному.Одни называли 19 февраля “великим днем”, сам Александр II назвал этот день “лучшим днем” своей жизни; другие – “чистым обманом, издевательством над крестьянами” (Н.А.Некрасов). В одной из статей Н.П. Огарева, опубликованной в журнале “Колокол”, крестьянская реформа оценивалась следующим образом: «старое крепостное право заменено новым. Вообще крепостное право не отменено. Народ царём обманут». В своих работах Н.Г. Чернышевский убеждал, что крестьянская реформа антинародна, а подлинное освобождение крестьян может быть достигнуто путём революционного перехода к социализму. Вопросы:
1) Почему, на ваш взгляд, разнятся оценки этого события?
2) Какая из оценок Крестьянской реформы вам кажется наиболее точной? Свое мнение подкрепите тремя аргументами.

что касается, прежде всего, развития языческой религии, то в данную эпоху она представляла собой пёстрое явление, в котором, однако, можно различить три главных направления: эллинское, римское и восточное. из них первое, эллинское, в свою очередь разделяется на два течения: явное течение гражданских культов и тайное — мистерий. явная эллинская религия была в своём принципе враждебным христианству элементом: её ярко очерченное многобожие было таким же резким отрицанием христианского монотеизма, как её гражданский характер — христианского универсализма. но этот враг был теперь далеко не так опасен, как в те времена, когда дельфы пользовались своим огромным обаянием в греческом мире для того, чтобы объединить его под знаменем религии аполлона: теперь значение дельф было ничтожно, греческое многобожие, расшатанное со времени потери греческой самостоятельности множеством профанаций и разлагающей философской мысли, уже не твёрдо держалось в убеждении верующих, а в склонных к мышлению головах (таких было много) готово было уступить место признанию единого божества, представляемого либо как неисповедимая случайность (tyche; эта вера особенно развилась в эпоху династических войн среди преемников александра великого), либо как судьба (moira), движениями небесных светил и через них жизнью людей, либо как промысел (pronoia), либо, наконец, просто как «божество», «бог», «боги» (theion, theos, theoi), безотносительно к числу и качествам.

если, таким образом, явная греческая религия находилась в состоянии разложения и поэтому особенно сильного препятствия не представляла, то, наоборот, тайная религия мистерий (не столько, впрочем, елевсинских, сколько орфических) пользовалась широкой популярностью; но она же в значительной степени предваряла христианство и этим шла ему навстречу. в своём основании орфизм имел миф о страждущем боге-спасителе, дионисе загрее, растерзанном титанами, и миф о воскрешении (евридики — орфеем); внимание верующих он (в противоположность явной религии с её несбыточным догматом о восстановлении справедливости на земле) направлял на загробную жизнь, суля вечное блаженство — добрым, наказания, вечные и временные, — злым, и развивая практику постов, омовений и очищений, посредством которых человек во время земной жизни мог подготовить себе лучшую участь по ту сторону смерти.

итак, перевес тайных культов над явными был тем двигателем, который внутри эллинской религии способствовал христианизации империи; но и римское направление имперской религии шло ей навстречу, хотя и по другому пути. римское многобожие в противоположность греческому отличалось полной неопределённостью, качественной и количественной, и было поэтому склонно к интеграции, результатом которой должно было быть поклонение одному всеобъемлющему божеству. в данную эпоху этим божеством старались сделать «гения» царствующего императора (что было в принципе далеко не тождественно с обоготворением самого императора, но на практике часто сводилось к нему), что предваряло в одно и то же время два догмата христианской религии — во-первых, её монотеизм; во-вторых, её учение о богочеловеке. что касается специально этого последнего пункта, то можно сказать, что именно ему христианство стало столь же естественной религией греко-римской культуры, как оно было несовместимо с иудаизмом.

наконец, третье — восточное — направление языческой религии, подчинившее себе в то время также и западную половину империи, уже как таковое должно было уготовать путь христианству, колыбель которого лежала тоже на востоке. вообще можно сказать, что восточные культы в смысле своего наклона, так сказать, к христианству соединяли в себе, хотя и не вполне, особенности римских и греческих культов. если римская религия по своей природе тяготела к единобожию, то вкоренившиеся в риме восточные божества (великая мать идейская, исида, каппадокийская ма или беллона, митра непобедимый) были сами по себе либо едиными, либо настолько , что другие божества как бы растворялись в них. если, с другой стороны, тайные греческие культы будили в человеке сознание своей греховности и жажду искупления, то восточные культы исполняли ту же , но при посредстве гораздо более эффектных и поэтому гораздо более действующих на воображение обрядов. особенное влияние имела в этом отношении персидская по своему происхождению религия митры непобедимого: митраизм был самым деятельным, если не самым опасным, соперником христианства. но культ митры был распространён особенно в западной половине империи; наоборот, христианство стало гораздо раньше религией восточной части империи, чем было признано равноправной религией всего государства; таким образом, и борьба между митрой и христом сводилась к борьбе между западом и востоком, между романизмом и эллинизмом[источник не указан 187 дней].