ответить на вопросы. М. Метерлінк. "Синій птах"​

Весна 45-го застала нас в серпухове. после всего, что было на фронте, госпитальная белизна и тишина показались нам чем-то неправдоподобным. пал будапешт, была взята вена. палатное радио не выключалось даже ночью. «на войне как в шахматах, — сказал лежавший в дальнем углу саша селиванов, смуглый волгарь с татарской раскосиной. — е-два — е-четыре, бац! и нету пешки! » сашина толсто забинтованная нога торчала над щитком кровати наподобие пушки, за что его прозвали самоходкой. «нешто не навоевался? » — басил мой правый сосед бородухов. он был из мезенских мужиков-лесовиков, уже в летах. слева от меня лежал солдат копёшкин. у копёшкина перебиты обе руки, повреждены шейные позвонки, имелись и ещё какие-то увечья. его замуровали в сплошной нагрудный гипс, а голову прибинтовали к лубку, подведённому под затылок. копёшкин лежал только навзничь, и обе его руки, согнутые в локтях, тоже были забинтованы до самых пальцев. в последние дни копёшкину стало худо. говорил он все реже, да и то безголосо, одними только губами. что-то ломало его, жгло под гипсовым скафандром, он вовсе усох лицом. как-то раз на его имя пришло письмо из дома. листочек развернули и вставили ему в руки. весь остаток дня листок проторчал в неподвижных руках копёшкина. лишь на следующее утро попросил перевернуть его другой стороной и долго рассматривал обратный адрес. рухнул, капитулировал наконец и сам берлин! но война все ещё продолжалась и третьего мая, и пятого, и сколько же ещё? ! ночью восьмого мая я проснулся от звука хрумкавших по коридору сапог. начальник госпиталя полковник туранцев разговаривал со своим замом по хозчасти звонарчуком: «выдать всем чистое — постель, белье. заколите кабана. потом, хорошо бы к обеду » шаги и голоса отдалились. внезапно саенко вскинул руки: «все! конец! » — завопил он. и, не находя больше слов, круто, счастливо выматерился на всю палату«. за окном сочно расцвела малиновая ракета, рассыпалась гроздьями. с ней скрестилась зелёная. потом слаженно забасили гудки. едва дождавшись рассвета, все, кто мог, повалили на улицу. коридор гудел от скрипа и стука костылей. госпитальный садик наполнялся гомоном людей. и вдруг грянул неизвестно откуда взявшийся оркестр: «вставай, страна » перед обедом нам сменили белье, побрили, потом зарёванная тётя зина разносила суп из кабана, а звонарчук внёс поднос с несколькими темно-красными стаканами: «с победою вас, товарищи». после обеда, захмелев, все стали мечтать о возвращении на родину, хвалили свои места. зашевелил пальцами и копёшкин. саенко припрыгал, наклонился над ним: «ага, ясно. говорит, у них тоже хорошо. это где ж такое? а-а, пензяк ты». я пытался представить себе родину копёшкина. нарисовал бревенчатую избу с тремя оконцами, косматое дерево, похожее на перевёрнутый веник. и вложил эту неказистую картинку ему в руку. он еле заметно одобрительно закивал заострившимся носом. до сумерек он держал мою картинку в руках. а самого его, оказывается, уже не было. он ушёл незаметно, никто не заметил когда. санитары унесли носилки. а вино, к которому он не притронулся, мы выпили в его память. в вечернем небе снова вспыхивали праздничные ракеты.