kuznetsovapoli

25.08.2022 15:06

Русский язык

Есть ответ 👍

В чём заключается преданность в тексте Рябинина?
(1)Наш полк стоял в городе Катовице. (2)Война только что окончилась, самая кровавая и страшная из войн, какие когда-либо знало человечество.

(З)Четырнадцать собак несли охрану нашей комендатуры. (4)Тринадцать немецких овчарок и одна татра — горная чешская овчарка, охранявшая от волков стада домашнего скота.

(5)Обычно эти собаки довольно миролюбивы, злобность и недоверчивость их проявляются лишь при встрече с хищником, но наша татра представляла редкое исключение: она была необычайно свирепая, никого не подпускала к себе, с бешеной яростью бросалась на каждого, кто осмеливался приблизиться к ней. (6)Видимо, крепко ей досталось от людей за годы войны...
(7)Однажды перед комендантом предстал мужчина. (8)Поляк. (9)Худой, измождённый, лет пятидесяти. (10) С первого взгляда в нём без труда можно было узнать одного из тех узников фашистских концентрационных лагерей, которых лишь быстрое наступление советских войск. (11)Казалось, миллионы страдальцев, — сожжённых, удушенных, замученных в гитлеровских фабриках ужаса, — ожили в этом человеке и немо кричали каждой чёрточкой его внешности.

(12)Он по чтоб его провели к коменданту пана сняв мятое кепи, с глубокой мольбой произнёс он медленно, с запинкой, мешая русские и польские слова, — пан пулковник... товарищ пулковник, я... извиняйте меня... я слухал, мне говорили, здесь собака есть породы татра. (14)У вас на караульной службе... (15)Я ишчу собака. (16)Я потерял её в начале войны. (17)Разрешите мне её посмотреть, пан пулковник... (18)И если она мой... если вы не против отдать мне... (19)Это всё, что у меня осталось после война...

(20)Выяснилось, что у него на всём белом свете ни одной родной души. (21)Жена и дочь погибли в газовой камере.

— (22)Разрешите... извиняйте меня... — твердил он, продолжая мять в руках своё старенькое кепи.

(23)Ему разрешили.

— (24)Дзенькуе... дзенькуе, пан... товарищ... — благодарил он, прижимая руки к груди.

(25)Собаки сидели в глубине двора, причём татра, ввиду её особой злобности, была привязана на короткой цепи. (26)По распоряжению полковника поляка пропустили во двор. (27)Он пошёл к собакам, увидел среди них одну белую, прищурился... (28)Походка его вдруг сделалась неверной, шаткой, как у глубокого старика; казалось, вот-вот он упадёт. (29)Вглядываясь напряжённо, поляк шёл к татре.

(З0)Издали собака заметила направлявшегося к ней человека. (31)Татра рванулась к нему — и замерла, словно боясь ошибиться.
(32)Всё так же молча, напряжённо щурясь, всё так же неуверенно шаркая ногами, ничего не видя, не ощущая вокруг себя, кроме маячившего белого пятна за проволочной сеткой, он наконец тихо-тихо позвал её по имени. (ЗЗ)Звука почти не было слышно, только шелест губ, но собака услышала. (34)У неё от напряжения мелко дрожали уши. (35)В них сейчас было выражено всё: страстное, нетерпеливое ожидание чего-то невероятного, что должно свершиться сейчас, жгучая надежда и — затаённый страх: вдруг это мираж, мелькнёт и исчезнет, и снова ненавистная жизнь за сеткой, тоска... (36)В эти мгновения собака переживала и чувствовала то же самое, что и подходивший к ней человек. (37)И когда шёпот поляка донёсся до неё, татра бросилась навстречу хозяину. (38)Человек распахнул вольер, кинулся к собаке, упал на колени, обнял её, она прижалась к нему, и они замерли в этой полной трагизма и радости позе...

(39)Татру невозможно было узнать. (40)Куда девался её свирепый нрав, её лютая ненависть ко всем окружающим! (41)Она стала тихая, смирная и только всё старалась заглянуть в глаза хозяину, ластилась к нему, как бы всё ещё не веря, что это он и они больше не расстанутся...

(42)Неузнаваем стал и поляк, её повелитель. (43)В его глазах появилось новое выражение, он улыбался, был полон планов на будущее...

(44)Кто-то умный сказал, что отношения между собакой и человеком гораздо сложнее, чем думают многие. (45)Они, эти отношения, вовсе не исчерпываются тем, что вы накормите её, а собака в ответ покараулит дом ваш. (46)Она дарит вам чувство, и это чувство пробуждает ответное чувство, которое нельзя измерить никакими известными нам эталонами.

(По Б. Рябинину*)