МисАлександра

17.01.2022 09:39

Литература

Есть ответ 👍

Составьте тезисный план.
Отправной точкой при рассмотрении темы трагизма положения поэта служит стихотворение «Поэт», разделенное на две части. В первой рассказана судьба кинжала (уподобление кинжала слову поэта или, наоборот, слова поэта кинжалу — давняя поэтическая традиция). Во второй части она сопоставлена с судьбой поэта. И участь кинжала, и участь поэта во времени и настоящем. Участи каждого трагичны, и в этом отношении они похожи.

Вместе с тем рассказанные истории самостоятельны и не самостоятельны. Они объединены и в своем и в своем настоящем. В кинжал — орудие смерти. И он выполнял свое прямое назначение — разить врага, мстить за обиду и делить кровавые забавы своего господина («Не по одной груди провел он страшный след/ И не одну прорвал кольчугу», «Забавы он делил послушнее раба,/ Звенел в ответ речам обидным»).

Этому прямому назначению чужды корысть («Не зная платы за услугу...») и богатый наряд. Однако «естественная» роль кинжала изменилась сразу, как только был убит его господин, хозяин, «наездник», «герой» («Лишен героя спутник бедный это героическое время, ушедшее безвозвратно. Прежняя, «естественная» ценность кинжала сменилась «искусственной»: ныне кинжал не нужен как боевое оружие. Он употреблен в постыдной для себя и оскорбительной роли красивой и дорогой игрушки («Отделкой золотой блистает мой кинжал...», «Игрушкой золотой он блещет на стене...»). Вместе с героическим канули в вечность и угроза, исходящая от кинжала, и слава. Как игрушка, он лишен заботы и поклонения:

Никто привычною, заботливой рукой
Его не чистит, не ласкает,
И надписи его, молясь перед зарей,
Никто с усердьем не читает...

Здесь опять виден типично лермонтовский ход мысли: героика осталась в естественное предназначение уступило место искусственному, и в результате утраты «родной души» наступили «одиночество» и духовная смерть.

Та же трагедия коснулась и поэта. Он тоже «свое утратил назначенье», предпочтя «злато» бескорыстной духовной власти над умами и чувствами. И тут появляется некоторая разница между судьбами поэта и кинжала. Кинжал не «виноват» в своей трагической участи, он не изменял своему предназначению, которое стало иным помимо его «воли». Мотивировка перемены участи поэта двойственна: с одной стороны, она не зависит от поэта ( «В наш век изнеженный...»), а с другой — идет от поэта («На злато променяв ту власть, которой свет/ Внимал в немом благоговенье...»). Кинжал фигурирует в третьем лице («он»), но о нем говорится от первого лица («мой кинжал»).

Отношение к поэту иное: со стороны «толпы» высо- комерное, пренебрежительное и фамильярное («ты», «твой стих», «твой язык») и одновременно отдаленное («нам», «нас»). Голосу лирического «я» в первой части соответствует голос «толпы» во второй. Получается так, что сначала лирический герой рассказывает историю кинжала, а затем нынешняя «толпа» передает историю поэта, который тождествен лирическому «я».

Лирический герой-поэт выслушивает укоризны со стороны «толпы». Трагическая беда сменяется трагической виной. Боевая слава приравнивается к духовной власти («Бывало, мерный звук твоих могучих слов/ Воспламенял бойца для битвы...») и гражданской доблести («Твой стих, как Божий Дух, носился над толпой;/ И, отзыв мыслей благородных,/Звучал, как колокол на башне вечевой,/Во дни торжеств и бед народных»).

При этом естественная общественная роль поэзии («Он нужен был толпе, как чаша для пиров,/ Как фимиам в часы молитвы») снова противопоставлена искусственной и мелкой («Но скучен нам и гордый твой язык,—/ Нас тешат блестки и обманы;/ Как ветхая краса, наш ветхий мир привык/ Морщины прятать под румяны...»). Вина поэта опять уступает место трагической беде («скучен нам», «нас тешат», «наш ветхий мир»). Эти колебания связаны с тем, что Лермонтов не может возложить всю вину только на поэта или только на «изнеженный век». С одной стороны, поэзия как будто по воле поэта изменилась и перестала выполнять свое назначение, а с другой — поэт остался прежним, с тем же и гордым... языком», а переменилась «толпа», которая уже не нуждается ни в прежнем поэтическом «языке», ни в той духовной роли, какая принадлежала поэту в Разрешение противоречий дано в последней строфе, которая связывает первую часть со второй и в которой неудовлетворенный голос лирического «я» сливается со столь же неудовлетворенным голосом «толпы». Название «осмеянный пророк» теперь равно принадлежит и автору, и «толпе». Они признают также законное право поэта «мстить» за поруганное достоинство и тем самым восстановить оскорбленную и униженную честь ль ты опять, осмеянный пророк?
Иль никогда на голос мщенья
Из золотых ножон не вырвешь свой клинок,
Покрытый ржавчиной презренья?..

Недовольство ролью поэта в настоящем времени предполагает возможное обретение истинного предназначения в будущем, которое снова, минуя современность, связывается с