Доклад по биографии Хамид Алимжана​

Хамид Алимджан родился в 1909 г. в Джизаке. С раннего детства, от матери Камилы и деда Мулло Азима, слышал он множество народных сказок, дастанов и песен. Став писателем, он обратился к фольклору и как собиратель, и как исследователь.

В 1918 году Алимджан поступил в открывшуюся в Джизаке неполную среднюю школу, затем поехал учиться в Самарканд, сначала в училище, а позже в университет. Учился в Узбекской педагогической академии в Самарканде (1928—1931).

В 1928 году вышел первый сборник стихов Алимджана «Весна». Много лет спустя Айбек в своей статье о Хамиде Алимджане подчёркивал символичность этого названия. «Весна» вышла, когда автор переживал свою «весеннюю» пору. Ей соответствовал настрой сборника: оптимистический, романтически приподнятый.

Окончание учёбы в Самарканде и переезд в Ташкент обозначили для Алимджана начало нового, важнейшего биографического и творческого этапа. «Хамид, — вспоминает Уйгун, — приехал в Ташкент следом за мной. Время было скудное: бумаги не было. Мы писали на длинных узких обрезках, которые брали в типографии, но писалось нам хорошо; наверное, поэтому и у меня, и у Хамида навсегда сохранилось пристрастие к узким, длинным бумажным полоскам».

Алимджан много работает как журналист и редактор в газетах и журналах, но продолжает свой литературный труд. В 1930-е годы Алимджан создаёт большие произведения, навеянные впечатлениями от дастанов в исполнении бахши: «Айгуль и Бахтияр», «Семург».

В 1939 году Хамид Алимджан становится ответственным секретарём Союза писателей Узбекистана и остаётся на этом посту до своей гибели в 1944 году в автокатастрофе.

Трудно писать о человеке, с которым недавно расстался, которого любил, знал больше двух десятков лет, хотя дружба с ним была далеко не легка. Да, Твардовский не относился к людям, с которыми легко и Но общение с ним, в каком бы настроении он ни был, всегда было интересным. Он никогда не старался казаться умнее, чем он есть, но почему-то всегда чувствовалось его превосходство, даже когда в споре оказывалось, что прав именно ты, а не он.

Побежденным, как и большинство людей, признавать себя не любил, но если уж приходилось, то делал всегда

это так по-рыцарски, с таким открытым забралом, что хотелось тут же отдать ему свою шпагу. Да, в нем было рыцарство, в этом сыне смоленских лесов, светлоглазом, косая сажень в плечах, умение отстаивать свою правоту, глядя прямо в глаза, не отрекаться от сказанного и не изменять в бою. Это навсегда привлекло меня к нему.

Мы познакомились с ним почти сразу после войны. Обоим было тогда лет по тридцать пять. Но он уже ходил в знаменитых писателях, “Теркина” все знали наизусть, а я пришел к нему в кирзовых сапогах, в гимнастерке с заплатанными локтями и робко сел на краешек стула в кабинете. Некоторое время он внимательно

и доброжелательно меня разглядывал, а это всегда смущает, потом огорошил во Это что же, вы безопасной бритвой так ловко пробриваете усы или опасной?” Я растерялся, но вынужден был признаться, что да, безопасной.

Он часто потом возвращался к этим злосчастным усам: “И вот так вот, каждое утро, перед зеркалом, железной рукой? И вот адесь, посередке, тоже? Ну-ну, очень неплохо надо к себе относиться, чтоб этим заниматься”.

И плечами…

Вообще Трифоныч не прочь был иной раз смутить человека каким-нибудь неожиданным суждением или во Но в тот раз не думаю, чтоб он хотел как-нибудь задеть меня – весь вечер он был удивительно внимателен и заботлив он очень не любил, и не всегда мог это скрыть, людей, слишком много уделяющих себе внимания.

Какие-нибудь красные носки или излишне пестрый галстук могли сразу же его настроить против человека. Вообще пошлость, в любых ее проявлениях, была ему противопоказана. Я видел, как на глазах терялся у него интерес к такому человеку.

Я говорю сейчас обо всех этих мелочах не только потому, что из мелочей складывается целое, а потому, что именно сейчас, через каких-нибудь два месяца после того, как я его хоронил, Твардовский близок и дорог мне именно этими его черточками, его взглядом, иногда суровым, редакторским, а иногда таким добрым, даже детским, его улыбкой, замечанием, жестом.

Может быть, с ним не всегда было легко дружить, но от одного сознания, что он есть, всегда становилось легче.

Объяснение: