Снегурочка никого не любит, ей не дано это чувство, так как у нее от рождения холодное сердце. Но под давлением Бобыля и Бобылихи она принимает ухаживания Мизгиря. Правильно ли она поступает? Как ей следовало себя вести

Она ведёт себя не правильно.Ей не нужно было принимать ухаживания Мизгиря.

«мой дорогой, когда ты  вырастешь, вспомнишь  ли ты, как однажды зимним вечером ты  вышел из  детской в  столовую,  — это было после одной из  наших ссор,  — и, опустив глаза, сделал такое грустное личико? ты  большой шалун, и  когда что-нибудь увлечёт тебя, ты  не  знаешь удержу. но  я  не  знаю никого трогательнее тебя, когда ты  притихнешь, подойдёшь и  прижмёшься к  моему плечу! если  же это происходит после ссоры, и  я  говорю тебе ласковое слово, как порывисто ты  целуешь меня, в  избытке преданности и  нежности, на  которую способно только детство! но  это была слишком крупная »в  тот вечер ты  даже не  решился подойти ко  мне: «покойной ночи, дядечка»  — сказал ты  и, поклонившись, шаркнул ножкой (после ссоры ты  хотел быть особенно благовоспитанным мальчиком). я  ответил так, будто между нами ничего не  было: «покойной ночи». но  мог  ли ты  удовлетвориться этим? забыв обиду, ты  опять вернулся к  заветной мечте, что пленяла тебя весь день: «дядечка, прости я  больше не  и  , покажи мне цифры! » можно  ли было после этого медлить с  ответом? я  помедлил, ведь я  умный   тот день ты  проснулся с  новой мечтой, которая захватила всю твою душу: иметь свои книжки с  картинками, пенал, цветные карандаши и  выучиться читать и  писать цифры! и  все это сразу, в  один день! едва проснувшись, ты  позвал меня в  детскую и  засыпал просьбами: купить книг и  карандашей и  немедленно приняться за  цифры. «сегодня царский день, все заперто»  — соврал  я, уж  не  хотелось мне идти в  город. «нет, не  царский! »  — закричал было  ты, но  я  пригрозил, и  ты  вздохнул: «ну, а  цифры? ведь можно  же? ». «завтра»  — отрезал  я, понимая, что тем лишаю тебя счастья, но  не  полагается «ну  хорошо  же! »  — пригрозил ты  и, как только оделся, пробормотал молитву и  выпил чашку молока, принялся шалить, и  весь день нельзя было унять тебя. радость, смешанная с  нетерпением, волновала тебя все больше, и  вечером ты  нашёл им  выход. ты  начал подпрыгивать, бить изо всей силы ногами в  пол и  громко кричать. и  мамино замечание ты  проигнорировал, и  бабушкино, а  мне в  ответ особенно пронзительно крикнул и  ещё сильнее ударил в  пол. и  вот тут начинается   сделал вид, что не  замечаю тебя, но  внутри весь похолодел от  внезапной ненависти. и  ты  крикнул снова, весь отдавшись своей радости так, что сам господь улыбнулся  бы при этом крике. но  я  в  бешенстве вскочил со  стула. каким ужасом исказилось твоё лицо! ты  растерянно крикнул ещё раз, для того, чтобы показать, что не  испугался. а  я  кинулся к  тебе, дёрнул за  руку, крепко и  с  наслаждением шлёпнул  и, вытолкнув из  комнаты, захлопнул дверь. вот тебе и  цифры! от  боли и  жестокой обиды ты  закатился страшным и  пронзительным криком. ещё раз, затем вопли потекли без умолку. к  ним прибавились рыдания, потом крики о  : «ой  больно! ой  умираю! » «небось не  умрёшь,  — холодно сказал  я.  — покричишь и  смолкнешь». но  мне было стыдно, я  не  поднимал глаз на  бабушку, у  которой вдруг задрожали губы. «ой, бабушка! »  — взывал ты  к  последнему прибежищу. а  бабушка в  угоду мне и  маме крепилась, но  едва сидела на  месте.ты  понял, что мы  решили не  сдаваться, что никто не  придёт утешить тебя. но  прекратить вопли сразу было невозможно, хотя  бы из-за самолюбия. ты  охрип, но  все кричал и  и  мне хотелось встать, войти в  детскую большим слоном и  пресечь твои страдания. но  разве это согласуется с  правилами воспитания и  с  достоинством справедливого, но  строгого дяди? наконец ты  через полчаса я  заглянул будто по  постороннему делу в  детскую. ты  сидел на  полу весь в  слезах, судорожно вздыхал и  забавлялся своими незатейливыми игрушками  — пустыми коробками спичек. как сжалось моё сердце! но  я  едва взглянул на  тебя. «теперь я  никогда больше не  буду любить тебя,  — сказал  ты, глядя на  меня злыми, полными презрения глазами.  — и  никогда ничего не  куплю тебе! и  даже японскую копеечку, какую тогда подарил, отберу! »потом заходили мама и  бабушка, и  так  же делая вид, что зашли случайно. заводили речь, о  нехороших и  непослушных детях, и  советовали попросить прощения. «а  то  я  умру»  — говорила бабушка печально и  жестоко. «и  умирай»  — отвечал ты  сумрачным шёпотом. и  мы  оставили тебя, и  сделали вид, что совсем забыли о  тебе.опустился вечер, ты  все так  же сидел на  полу и  передвигал коробки. мне стало мучительно, и  я  решил выйти и  побродить по  городу. «бесстыдник! —  зашептала тогда бабушка.  — дядя любит тебя! кто  же купит тебе пенал, книжку? а  цифры? » и  твоё самолюбие было сломлено.я  знаю, чем дороже мне моя мечта, тем меньше надежд на  её  достижение. и  тогда я  лукавлю: делаю вид, что равнодушен. но  что мог сделать  ты? ты  проснулся, исполненный жаждой счастья. но  жизнь ответила: «потерпи! » в  ответ ты  буйствовал, не  в  силах смирить эту жажду. тогда жизнь ударила обидой, и  ты  закричал от  боли. но  и  тут жизнь не  дрогнула: «смирись! » и  ты  смирился. как робко ты  вышел из  детской: «прости меня, и  дай хоть каплю счастья, что так сладко мучит меня». и  жизнь смилостивилась: «ну  ладно, давай карандаши и  бумагу». какой радостью засияли твои глаза! как ты  боялся рассердить меня, как жадно ты  ловил каждое моё слово!