Що має на меті зробити дівчина щоб сподобатися Вадиму ? Русалонька із 7-в

Тетя оля заглянула в мою комнату, опять застала за бумагами и, повысив голос, повелительно сказала: - будет писать-то! поди проветрись, клумбу разделать. тетя оля достала из чулана берестяной короб. пока я с удовольствием разминал спину, взбивая граблями влажную землю, она, присев на завалинку и высыпав себе на колени пакетики и узелки с цветочными семенами, разложила их по сортам. - ольга петровна, а что это, - замечаю я, - не сеете вы на клумбах маков? - ну, какой из маков цвет! - убежденно ответила она. - это овощ. его на грядках вместе с луком и огурцами сеют. - что вы! - рассмеялся я. - еще в какой-то старинной песенке поется: а лоб у нее, точно мрамор, бел. а щеки горят, будто маков цвет. - цветом он всего два дня бывает, - упорствовала ольга петровна. - для клумбы это никак не подходит, пыхнул и сразу сгорел. а потом все лето торчит эта самая колотушка и только вид портит. но я все-таки сыпанул тайком щепотку мака на самую середину клумбы. через несколько дней она зазеленела. - ты маков посеял? - подступилась ко мне тетя оля. - ах озорник ты этакий! так уж и быть, тройку оставить, тебя . а остальные все выполола. неожиданно я уехал по делам и вернулся только через две недели. после жаркой, утомительной дороги было приятно войти в тихий старенький домик тети оли. от свежевымытого пола тянуло прохладой. разросшийся под окном жасминовый куст ронял на письменный стол кружевную тень. - квасу налить? - предложила она, сочувственно оглядев меня, потного и усталого. - алешка любил квас. бывало, сам по бутылкам разливал и запечатывал когда я снимал эту комнату, ольга петровна, подняв глаза на портрет юноши в летной форме, что висит над письменным столом, спросила: - не помешает? - что вы! - это мой сын алексей. и комната была его. ну, ты располагайся, живи на здоровье. подавая мне тяжелую медную кружку с квасом, тетя оля сказала: - а маки твои поднялись, уже бутоны выбросили. я пошел посмотреть на цветы. клумба стояла неузнаваемой. по самому краю расстилался коврик, который своим густым покровом с разбросанными по нему цветами напоминал настоящий ковер. потом клумбу опоясывала лента маттиол - скромных ночных цветков, привлекающих к себе не яркостью, а нежно-горьковатым ароматом, похожим на запах ванили. пестрели куртинки желто-фиолетовых анютиных глазок, раскачивались на тонких ножках пурпурно-бархатные шляпки парижских красавиц. было много и других знакомых и незнакомых цветов. а в центре клумбы, над всей этой цветочной пестротой, поднялись мои маки, выбросив навстречу солнцу три тугих, тяжелых бутона. распустились они на другой день. тетя оля вышла поливать клумбу, но тотчас вернулась, громыхая пустой лейкой. - ну, иди смотри, зацвели. издали маки походили на зажженные факелы с живыми, весело полыхающими на ветру языками пламени легкий ветер чуть колыхал, солнце пронизывало светом алые лепестки, отчего маки то вспыхивали трепетно-ярким огнем, то наливались густым багрянцем. казалось, что, стоит только прикоснуться - сразу опалят! маки слепили своей озорной, обжигающей яркостью, и рядом с ними померкли, потускнели все эти парижские красавицы, львиные зевы и прочая цветочная аристократия. два дня буйно пламенели маки. а на исходе вторых суток вдруг осыпались и погасли. и сразу на пышной клумбе без них стало пусто. я поднял с земли еще совсем свежий, в капельках росы, лепесток и расправил его на ладони. - вот и все, - сказал я громко, с чувством еще не остывшего восхищения. - да, - вздохнула, словно по живому существу, тетя оля. - а я как-то раньше без внимания к маку-то этому короткая у него жизнь. зато без оглядки, в полную силу прожита. и у людей так тетя оля, как-то сгорбившись, вдруг заторопилась в дом. мне уже рассказывали о ее сыне. алексей погиб, спикировав на своем крошечном "ястребке" на спину тяжелого фашистского я теперь живу в другом конце города и изредка заезжаю к тете оле. недавно я снова побывал у нее. мы сидели за летним столиком, пили чай, делились новостями. а рядом на клумбе полыхал большой ковер маков. одни осыпались, роняя на землю лепестки, точно искры, другие только раскрывали свои огненные языки. а снизу, из влажной, полной жизненной силы земли, подымались все новые и новые туго свернутые бутоны, чтобы не дать погаснуть живому огню.