Написать небольшое сочинение на тему "мой пушкин"

Мой пушкин начинается как глава настольного романа всех наших бабушек и матерей — “jane eyre” — тайна красной комнаты. в красной комнате был тайный шкаф. но до тайного шкафа было другое, была картина в спальне матери — “дуэль”. снег, черные прутья деревец, двое черных людей проводят третьего, под мышки, к саням — а еще один, другой, спиной отходит. уводимый — пушкин, отходящий — дантес. дантес вызвал пушкина на дуэль, то есть заманил его на снег и там, между черных безлистных деревец, убил. первое, что я узнала о пушкине, это — что его убили. потом я узнала, что пушкин — поэт, а дантес — француз. дантес возненавидел пушкина, потому что сам не мог писать стихи, и вызвал его на дуэль, то есть заманил на снег и там убил его из пистолета в живот. так я трех лет твердо узнала, что у поэта есть живот, и, — вспоминаю всех поэтов, с которыми когда-либо встречалась, — об этом животе поэта, который так часто не-сыт и в который пушкин был убит, пеклась не меньше, чем о его душе. с пушкинской дуэли во мне началась сестра. больше скажу — в слове живот для меня что-то священное, — даже простое “болит живот” меня заливает волной содрогающегося сочувствия, исключающего всякий юмор. нас этим выстрелом всех в живот ранили. о гончаровой не упоминалось вовсе, и я о ней узнала только взрослой. жизнь спустя горячо такое умолчание матери. мещанская трагедия обретала величие мифа. да, по существу, третьего в этой дуэли не было. было двое: любой и один. то есть вечные действующие лица пушкинской лирики: поэт и чернь. чернь, на этот раз в мундире кавалергарда, убила — поэта. а гончарова, как и николай i, — всегда найдется. — нет, нет, нет, ты только представь себе! — говорила мать, совершенно не представляя себе этого ты. — смертельно раненный, в снегу, а не отказался от выстрела! прицелился, попал и еще сам себе сказал: браво! — тоном такого восхищения, каким ей, христианке, естественно бы: “смертельно раненный, в крови, а простил врагу! ” отшвырнул пистолет, протянул руку, — этим, со всеми нами, явно возвращая пушкина в его родную африку мести и страсти и не подозревая, какой урок — если не мести, так страсти — на всю жизнь дает четырехлетней, еле грамотной мне. черная с белым, без единого цветного пятна, материнская спальня, черное с белым окно: снег и прутья тех деревец, черная и белая картина “дуэль”, где на белизне снега совершается черное дело: вечное черное дело убийства поэта — чернью. пушкин был мой первый поэт, и моего первого поэта — убили. с тех пор, да, с тех пор, как пушкина на моих глазах на картине наумова — убили, ежедневно, ежечасно, непрерывно убивали всё мое младенчество, детство, юность, — я поделила мир на поэта — и всех и выбрала — поэта, в подзащитные выбрала поэта: защищать — поэта — от всех, как бы эти все ни одевались и ни назывались. три таких картины были в нашем трехпрудном доме: в столовой — “явление христа народу”, с никогда не разрешенной загадкой совсем маленького и непонятно-близкого, совсем близкого и непонятно-маленького христа; вторая, над нотной этажеркой в зале — “татары” — татары в белых , в каменном доме без окон, между белых столбов убивающие главного татарина (“убийство цезаря”) и — в спальне матери — “дуэль”. два убийства и одно явление. и все три были страшные, непонятные, угрожающие, и крещение с никогда не виденными черными кудрявыми орлоносыми голыми людьми и детьми, так заполнившими реку, что капли воды не осталось, было не менее страшное тех двух, — и все они отлично готовили ребенка к предназначенному ему страшному веку.

школу-интернат Villa St. Jean International School