Отрывок из рассказа муму как герасим утопил ​ только быстро

ответ:

спустя час после всей этой тревоги дверь каморки растворилась и показался герасим. на нем был праздничный кафтан; он вел муму на веревочке. ерошка посторонился и дал ему пройти. герасим направился к воротам. мальчишки и все бывшие на дворе проводили его глазами, молча. он даже не обернулся; шапку надел только на улице. гаврила послал вслед за ним того же ерошку в качестве наблюдателя. ерошка увидал издали, что он вошел в трактир вместе с собакой, и стал дожидаться его выхода.

в трактире знали герасима и понимали его знаки. он спросил себе щей с мясом и сел, опершись руками на стол. муму стояла подле его стула, спокойно поглядывая на него своими умными глазками. шерсть на ней так и лоснилась: видно было, что ее недавно вычесали. принесли герасиму щей. он накрошил туда хлеба, мелко изрубил мясо и поставил тарелку на пол. муму принялась есть с обычной своей вежливостью, едва прикасаясь мордочкой до кушанья. герасим долго глядел на нее; две тяжелые слезы выкатились вдруг из его глаз: одна упала на крутой лобик собачки, другая — во щи. он заслонил лицо свое рукой. муму съела полтарелки и отошла, облизываясь. герасим встал, заплатил за щи и вышел вон, сопровождаемый несколько недоумевающим взглядом полового. ерошка, увидав герасима, заскочил за угол и, пропустив его мимо, опять отправился вслед за ним.

герасим шел не торопясь и не спускал муму с веревочки. дойдя до угла улицы, он остановился, как бы в раздумье, и вдруг быстрыми шагами отправился прямо к крымскому броду. на дороге он зашел на двор дома, к которому пристроивался флигель, и вынес оттуда два кирпича под мышкой. от крымского брода он повернул по берегу, дошел до одного места, где стояли две лодочки с веслами, привязанными к колышкам (он уже заметил их прежде), и вскочил в одну из них вместе с муму. хромой старичишка вышел из-за шалаша, поставленного в углу огорода, и закричал на него. но герасим только закивал головой и так сильно принялся грести, хотя и против теченья реки, что в одно мгновенье умчался саженей на сто. старик постоял, постоял, почесал себе спину сперва левой, потом правой рукой и вернулся, хромая, в шалаш.

а герасим всё греб да греб. вот уже москва осталась назади. вот уже потянулись по берегам луга, огороды, поля, рощи, показались избы. повеяло деревней. он бросил весла, приник головой к муму, которая сидела перед ним на сухой перекладинке — дно было залито водой — и остался неподвижным, скрестив могучие руки у ней на спине, между тем как лодку волной относило назад к городу. наконец герасим выпрямился, поспешно, с каким-то болезненным озлоблением на лице, окутал веревкой взятые им кирпичи, приделал петлю, надел ее на шею муму, поднял ее над рекой, в последний раз посмотрел на она доверчиво и без страха поглядывала на него и слегка махала хвостиком. он отвернулся, зажмурился и разжал герасим ничего не слыхал, ни быстрого визга муму, ни тяжкого всплеска воды; для него самый шумный день был безмолвен и беззвучен, как ни одна самая тихая ночь не беззвучна для нас, и когда он снова раскрыл глаза, по-прежнему спешили по реке, как бы гоняясь друг за дружкой, маленькие волны, по-прежнему поплескивали они о бока лодки, и только далеко назади к берегу разбегались какие-то широкие круги.

объяснение: