Горе от ума(грибоедов) кто живёт в доме у фамусова? герои о которых говорят но их ещё нет на сцене?

Вдоме у фамусова живут:   фамусов софья лизанька молчалин петрушка лакеи и слуги фамусова. герои о которых говорят, но их нет на сцене: прасковья федоровна максим петрович - дядюшка фамусова ирина власьевна, пульхерия андревна, лукерья алексевна, татьяна юрьевна - действие 2, явление 5 настасья николавна - действие 2, явление 4 двоюродный брат сколозуба андрей ильич - отец чацского действие 4, явление 4: князь григорий, воркулов евдоким, два брата: левон и боринька; удушьев ипполит маркелыч,  и покойная матушка софьи. а так же розье, которая на время заменила мать софье. все.

дорога была суха, песчана и оттого тепла. но иногда спускалась в низинки, становилась влажно-мягкой и потому холодила ногу. она незаметно вошла в лес. думается, так же вот входит по вечерам в свой дом женщина-хозяйка, называемая у нас большухой.

 

июльский сумеречно-тёплый лес неспешно готовился отойти ко сну. смолкали одна по-за одной непоседливые лесные птицы, замирали набухающие темнотой елки. затвердевала смола. и её запах мешался с запахом сухой, ещё не опустившейся наземь росы.

 

везде был отрадный, дремотный лес. он засыпал, врачуя своим покоем наши смятенные души, он был с нами добр, широк, был понятен и неназойлив, от него веяло родиной и покоем, как веет покоем от твоей старой и мудрой матери…

 

ах, тишина, как отрадна и не тревожна бывает она порой, как хорошо тогда жить. и это была как раз та счастливая тишина. хотя где-то неопределенные и по происхождению явно человеческие звуки выявляли окрестные деревни. но это еще больше оттеняло главную мелодию нашего состояния. мелодия же нашего состояния заключалась в том, что кругом нас и в нас самих жил отрадный, добрый, засыпающий лес, и жила июльская ночь, и была везде наша родина.

 

обычно большие понятия ничего не выигрывают от частого употребления слов, выражающих их. и тогда мы либо стыдимся пользоваться такими словами, либо ищем новые, еще не затасканные досужими языками и перьями. и обычно ничего не выходит из этой затеи. потому что большим понятиям нет дела до нашей словесной возни, они живут без нашего ведома, снова и снова питая смыслом и первоначальным значением слова, выражающие их. да, лопаются, наверное, только ложные святыни, требуя для себя все новых переименований. я думал об этом, слушая крик затаившегося коростеля. и вдруг ощутил еще невидимый бобришный угор. ощутил мощный ток покамест невидимой и неслышимой реки, ее близость. в дорожном просвете, в этом готовящемся к ночному покою лесу я увидел домик. домик с белым крыльцом, на бобришном угоре. я перелез осек – высокую изгородь, которая определяет границы лесных выпасов, – и увидел опять, как дорога, словно не желая быть назойливой, ушла куда-то вправо. еле заметная тропка ответвилась от нее, попетляла меж сосен и умерла на полянке, около домика. несмотря на ночные сумерки, трава на полянке белела цветочками земляники. она, эта ягода моего детства, особенно густо цвела позади домика: я стоял на одном месте, боясь переступить и растоптать ее белые звездочки. тотчас же родилась где-то между ключицами и остановилась в горле жаркая нежность к этим звездочкам, но я тут же изловил себя на сентиментальности. в таких случаях всегда хочется закурить. и я в несколько затяжек прикончил горькую сигарету. казалось кощунством бросить окурок в эту первозданную чистую траву, я затолкал окурок в спичечную коробку. наверное, огонь не был погашен до конца, потому что спички вдруг вспыхнули, и запах жженой селитры заставил меня ощутить, как лёгок, незаметен, как чист воздух здесь, на бобришном угоре.

 

я вышел к высокому, почти обрывистому берегу, на котором стоял домик. далеко внизу, сквозь сосновые лапы, сквозь кусты ивы, березовую и рябиновую листву виднелась не широкая, светлая даже ночью река. она набегала к угору издалека, упиралась в него своими бесшумными сильными струями и заворачивала вправо, словно заигрывая с бобришным угором. тот, противоположный берег, был тоже не низкий, холмистый, но угор все равно господствовал над ним. там, у воды, белели песчаные косы, а дальше клубилась лиственная зелень, перемежаемая более темными сосняками и ельниками. левее была обширная, пересеченная извилистой старицей и окаймленная лиственным недвижимым лесом пойма. коростель как раз и жил в этой пойме. сейчас он снова размеренно драл нога о ногу, как говорят в народе. пойма была спокойно-светла, копила в своих низинках белый туманец, и он сперва стушевывал, потом тихо гасил цветочную синь и желтизну еще некошеного луга.

 

домик таинственно и кротко глядел на все это с высоты угора, а позади тихо спали тёплые ельники.

  подойдёт?