Чем библейская мифология отличается от древнегреческой, славянской и древнетюркской.
! ​

ответ:

в отличие от греческой мифологии, которая уже с vii в. до н. э. стала объектом обработки и творческого обогащения жрецами, поэтами, писателями и специальными мифографами, славянская мифология, как "жизнь богов", осталась неописанной.  

славяне подобно дpyгим индоевpопейским поднялись с низшей стyпени демонологии, связанной с магией, к высшим фоpмам pелигии. однако нам об этом процессе известно мало. то, что мы знаем, - это главным обpазом богатейший мир низших дyхов и магии, который окpyжал славянина. этот миp дyхов и магия лежали в основе религиозного миpовоззpения славян с древнейших времен и до конца языческого периода. средневековые писатели - летописцы и церковные проповедники -- следовали традициям древнехристианских отцов церкви, которые бичевали и высмеивали античное язычество, но не описывали его так, как оно было вокруг и въяве. так же поступали и авторы. они обращались к той аудитории, которая была полна языческих помыслов, действий, постоянных колдовских заклинаний, которая избегала церковной службы и охотно участвовала в красочных и хмельных разгульных и всенародных языческих игрищах. поэтому они не столько описывали, сколько порицали.

объяснение:

ответ:

в отличие от греческой мифологии, которая уже с vii в. до н. э. стала объектом обработки и творческого обогащения жрецами, поэтами, писателями и специальными мифографами, славянская мифология, как "жизнь богов", осталась неописанной.  

славяне подобно дpyгим индоевpопейским поднялись с низшей стyпени демонологии, связанной с магией, к высшим фоpмам pелигии. однако нам об этом процессе известно мало. то, что мы знаем, - это главным обpазом богатейший мир низших дyхов и магии, который окpyжал славянина. этот миp дyхов и магия лежали в основе религиозного миpовоззpения славян с древнейших времен и до конца языческого периода. средневековые писатели - летописцы и церковные проповедники -- следовали традициям древнехристианских отцов церкви, которые бичевали и высмеивали античное язычество, но не описывали его так, как оно было вокруг и въяве. так же поступали и авторы. они обращались к той аудитории, которая была полна языческих помыслов, действий, постоянных колдовских заклинаний, которая избегала церковной службы и охотно участвовала в красочных и хмельных разгульных и всенародных языческих игрищах. поэтому они не столько описывали, сколько порицали

объяснение:

Через все творчество А.Н. Островского проходит образ великой русской реки Волги как

символ красоты, силы и мощи родного края. Точно в кошмаре, обступают нас в пьесах

Островского страшные лики «темного царства», и лишь Волга вольно несет свои воды,

вбирая в себя и красоту, «какая в природе разлита», и красоту «горячего сердца»,

измученного неволей, жаждущего света, воздуха, освобождения.

В волнах Волги нашла свое единственно возможное освобождение Катерина, почти

через два десятилетия на берегу той же сказочно прекрасной реки обрела смерть Лариса,

человек «горячего сердца» из пьесы «Бесприданница». В поэтике Островского с

замечательным мастерством слились две стихии: жестокая реалистическая стихия «темного

царства» и романтическая, просветленная взволнованность «горячего сердца».

Мир диких и кабаних в «Бесприданнице» претерпел существенные изменения. Здесь

«значительные лица в городе» — европеизированные дельцы Мокий Парменыч Кнуров и

Василий Данилыч Вожеватов; невежественную Кабаниху сменила расчетливая Харита

Игнатьевна, мать Ларисы Огудаловой, ловко торгующая красотой дочери. Здесь блистает

барин — судовладелец Сергей Сергеевич Паратов (произошло сближение между торговым

сословием и дворянством, некогда сторонившимся предпринимательства). Но за внешним

лоском этих хозяев жизни — тяжкое дыхание бессердечного мира купли-продажи, циничного

торга, беспощадного приобретательства. И Кнурову и Вожеватову безразлично то, что

происходит в душе Ларисы, девушка-бесприданница для них является лишь товаром, ее

красоту они попросту разыгрывают в орлянку. Карандышев перед роковым выстрелом

говорит Ларисе: «Они не смотрят на вас, как на женщину, как на человека... они смотрят на

вас, как на вещь». И героиня соглашается, она наконец прозревает и понимает свое место в

этом обществе: «Вещь... да, вещь! Они правы, я вещь, я не человек...» Смертельно раненная

женщина благодарит убийцу, она не хочет жить в мире, в котором «ни от кого... не видела

сочувствия, не слыхала теплого, сердечного слова. А ведь так жить холодно».

Женщина пылкого сердца, Лариса ищет любви, в ней нет никакого расчета, пошлости:

«Ведь в Ларисе Дмитриевне земного, этого житейского, нет», — замечает Кнуров.

Но ее любовь поругана, для Паратова она лишь развлечение, вид спорта: «Я любви

искала и не нашла. На меня смотрели и смотрят, как на забаву». Выстрел Карандышева

приносит ей избавление от страшной жизненной западни: ведь она уже была готова принять

условия богача Кнурова: «...Уж теперь у меня перед глазами заблестело золото, засверкали

бриллианты... Я не нашла любви, так буду искать золото».

Золото — тот же омут, и в него уже была готова кинуться Лариса. Так циничная и

жестокая власть торгашеского мира убивает «горячее сердце» женщины, не нашедшей

человека, достойного высоких чувств.

В этом «темном царстве» красота — проклятие, красота — гибель, или физическая, или

духовная.