Очем говориться в рассказе "манька"-юрий казаков

От вазинцев до золотицы - тридцать верст. дороги нет, идти нужно по глухой тропе, зарастающей мхом, травой, даже грибами. маньке кажется иногда: не ходи она каждый день с почтой по этой тропе, все бы давно заглохло - блуди потом по лесу!             манька - сирота.             - батюшка в шторм потонул, - говорит она, опуская глаза и облизывая губы острым языком, - а матушка на другой год руки на себя наложила. порато тосковала! вечером раз вышла из избы, побегла по льду в море, добегла до полыньи, разболоклась, одежу узелком на льду сложила и пала в             и, покраснев, невнятно договаривает:             - у меня матушка дикая             дикость какая-то, необычность есть и в маньке. дремучесть, затаенность чувствуются в ее молчании, в неопределенной улыбке, в опущенных зеленоватых глазах. когда года четыре назад хоронили ее мать, манька, скучная, равнодушная, упорно смотревшая себе под ноги, вдруг поднимала ресницы и разглядывала провожавших такими лениво-дерзкими, странными глазами, что мужики только смущенно откашливались, а бабы переставали выть и бледнели - пугались.             года два уже работает манька письмоносцем. в свои семнадцать лет она прошла так много верст, что, наверное, до владивостока хватило бы. но работу свою она любит. дома неприглядно, пусто, скучно: скотины нет, сквозь давно не чиненную крышу повети глядит небо, печь полгода не топлена.             худая, высокая, голенастая - ходит манька легко и споро, почти не уставая. выгорают за лето ее волосы, краснеют, а потом темнеют ноги и руки, истончается, худеет лицо, и еще зеленей, пронзительней становятся глаза.             дует в лицо ровный морской ветер, несет удивительно крепкий запах водорослей, от которого сладко ломит в груди. по берегам темных речушек, заваленных буреломом, журчащих и желто пенящихся, зацветают к августу пышные алые цветы. рвет тогда их манька, навязывает из них тяжелые букеты. или, отдыхая в тени серых, изуродованных северными зимними ветрами елок, украшает себя ромашками, можжевельником с темдавилась, всхлипывала манька, внезапно понявшая, что любит перфилия, содрогаясь от жалости к себе, к своему худому, детскому еще телу, от ненависти к красивой ленке, от мысли, что пропала, загублена теперь вся ее жизнь. и только на рассвете, сморенная, измученная, заснула она с мокрым от слез лицом.             страшно стало ей после этого утра подходить к тоне, боялась выдать себя, боялась грубого рыбацкого смеха, вздрагивала, холодела, увидев перфилия, услышав его голос, сердце у нее падало, губы пересыхали и мягко ныло в груди.             вся сомлев, полуживая, уходила она от вороньей, понемногу прибавляла шагу, чуть не бежала, забиралась в глушь, падала лицом в 

6-по-моему на .