Определите основную мысль текста пушкинский заповедник! я изъездил почти всю страну, видел много мест, удивительных и сжимающих сердце, но ни одно из них не обладало такой внезапной лирической силой, как михайловское. в пушкинском заповеднике три огромных парка: михайловский, тригорский, и петровский. тригорский парк пропитан солнцем. такое впечатление остается от него почему-то даже в пасмурные дни. свет лежит золотыми полянами на веселой траве, зелени лип, обрывах над соротью и на скамье евгения онегина. михайловский парк – приют отшельника. это парк, где трудно веселиться. он создан для одиночества и размышлений. он немного угрюм со своими вековыми елями, высок, молчалив и незаметно переходит в такие же величественные, как и он сам, столетние и пустынные леса. только на окраинах парка сквозь сумрак, всегда присутствующий под старых деревьев, вдруг откроется поляна, заросшая блестящими лютиками, и пруд с тихой водой. петровский парк хорошо виден из михайловского за озером кучане. он черен, сыр, зарос лопухами, в него входишь, как в погреб.

Парк именим товарищей пушкина

Дело  было  летом.  я  жил  тогда  с  отцом  на  хуторе,  в  южной  россии…  отец  мой  был  страстным  охотником;   и  как  только  не  был  занят  по  хозяйству  –  и  погода  стояла  хорошая,  —  он  брал  ружье,  надевал  ягдташ,  звал  своего  старого  трезора  и  отправлялся  стрелять  куропаток  и  перепелов…  он  часто  брал  меня  с  собою…  большое  это  было  для  меня  удовольствие! я  засовывал  штаны  в  голенища,  надевал  через  плечо  фляжку  –  и  сам  воображал  себя  охотником!   пот  лил  с  меня  градом,  мелкие  камешки  забивались  мне  в  сапоги;   но  я  не  чувствовал  усталости  и  не  отставал  от  отца. когда  же  раздавался  выстрел  и  птица  падала,  я  всякий  раз  подпрыгивал  на  месте  и  даже  кричал  –  так  мне  было  весело!   раненая  птица  билась  и  хлопала  крыльями  то  на  траве,  то  в  зубах  трезора  –  с  нее  текла  кровь,  а  мне  все-таки  было  весело,  и  никакой  жалости  я  не  ощущал.  чего  бы  я  не  дал,  чтобы  самому  стрелять  из  ружья  и  убивать  куропаток  и  перепелов!   но  отец  объявил  мне,  что  раньше  двенадцати  лет  у  меня  ружья  не  будет;   и  ружье  он  мне  даст  одноствольное  и  стрелять  позволит  только  жаворонков.  этих  жаворонков  в  наших  краях  водилось  множество… вот  однажды  мы  с  отцом  отправились  на  охоту  –  под  самый  петров  день.  в  то  время  молодые  куропатки  еще  малы  бывают,  отец  не  хотел  их  стрелять  и  пошел  в  мелкие  дубовые  кустики,  возле  ржаного  поля,  где  всегда  попадались  перепела.  косить  там  было  неудобно  –  и  трава  долго  стояла  нетронутой.  цветов  росло  там  много:   журавлиного  горошку,  кашки,  колокольчиков,  незабудок,  полевых  гвоздик.  когда  я  ходил  туда  с  сестрой  или  с  горничной,  то  всегда  набирал  их  целую  охапку;   но  когда  я  ходил  с  отцом,  то  цветов  не  рвал:   я  находил  это  занятие  недостойным  охотника. вдруг  трезор  сделал  стойку;   отец  мой  закричал:   «пиль! »  —  и  из-под  самого  носа  трезора  вскочила  перепелка  –  и  полетела.  только  полетела  она    странно:   кувыркалась,  вертелась,  падала  на  землю  –  точно  она  была  раненая  или  крыло  у  ней  надломилось.  трезор  со  всех  ног  бросился  за  нею…  он  этого  не  делал,  когда  птица  летела  как  следует. отец  даже  выстрелить  не  мог,  он  боялся,  что  зацепит  дробью  собаку.  и  вдруг  смотрю:   трезор  наддал  –  и  цап!   схватил  перепелку,  принес  и  подал  ее  отцу.  отец  взял  ее  и  положил  себе  на  ладонь,  брюшком  кверху.  я  подскочил.  «что  это,  говорю,  она  раненая  была? »  —  «нет,  —  ответил  мне  отец,  —  она  не  была  раненая;   а  у  ней,  должно  быть,  здесь  близко  гнездо  с  маленькими,  и  она  нарочно  притворилась  раненой,  чтобы  собака  могла  подумать,  что  ее  легко  поймать».  –  «для  чего  же  она  это  делает? »  —  спросил  я.  «а  для  того,  чтобы  отвести  собаку  от  своих  маленьких.  потом  бы  она  хорошо  полетела.  только  на  этот  раз  она  не  разочла;   уж  слишком  притворилась  –  и  трезор  ее  поймал».  –  «так  она  не  раненая? »  —  спросил  я  опять.  «нет…  но  живой  ей  не  быть.  трезор  ее,  должно  быть,  даванул  зубом».  я  пододвинулся  ближе  к  перепелке.  она  неподвижно  лежала  на  ладони  отца,  свесив  головку,  —  и  глядела  на  меня  сбоку  своим  карим  глазком. и  мне  вдруг  так  жаль  ее  стало!   мне  показалось,  она  глядит  на  меня  и  думает:   «за  что  же  я  умирать  должна?   за  что?   ведь  я  свой  долг  исполняла;   маленьких  своих  старались  спасти,  отвести  собаку  подальше  –  и  вот  попалась!   бедняжка  я!   бедняжка!   несправедливо  это!   несправедливо! » «папаша!   –  сказал  я,  —  да  может  быть,  она  не  умрет…»  и  хотел  погладить  перепелочку  по  головке.  но  отец  сказал  мне:   «нет!   вот  посмотри:   у  ней  сейчас  лапки  вытянутся,  она  вся  затрепещется,  и  закроются  ее  глаза».  так  оно  точно  и  случилось.  как  только  у  ней  закрылись  глаза  –  я  заплакал.  «чему  ты? »  —  спросил  отец  и  засмеялся.  «жаль  мне  ее,  сказал  я.  –  она  долг  свой  исполняла  –  а  ее  убили!   это  несправедливо! »  —  «она  схитрить  хотела,  —  ответил  мне  отец.  –  только  трезор  ее  перехитрил».  «злой  трезор!   –  подумал  я…  да  и  сам  отец  показался  мне  на  этот  раз  недобрым.  –  какая  же  тут  хитрость?   тут  любовь  к  детенышам,  а  не  хитрость!   если  ей  приказано  притворяться,  чтобы  детей  своих  спасать,  так  не  следовало  трезору  ее  поймать! »  отец  хотел  было  сунуть  перепелку  в  ягдташ,  но  я  ее  у  него  выпросил,  положил  ее  бережно  в  обе  ладони,  подышал  на  нее…  не  очнется  ли  она?   однако  она  не  шевелилась.  «напрасно,  брат,  —  сказал  отец,  —  ее  не  воскресишь.  вишь,  головка  у  ней  болтается»