Зачем рюмину понадобился вечерний бой, (убиты под москвой).

Единственное измерение повести — измерение человеческое. какие они, юноши из роты кремлевских курсантов, ведомые капитаном рюминым на фронт, который «рисовался курсантам зримым и величественным сооружением из железобетона, огня и человеческой » ? к. воробьев всем ходом повествования убедительно говорит, что они богатыри — и внешне похожи на былинных героев, и внутренне. наверное, именно это почувствовал в них «маленький измученный подполковник» , который «зачем-то привстал на носки сапог» . перед моими глазами как живой капитан рюмин. он является для курсантов идеалом и кумиром, предметом восхищения, преклонения, потому что, по к. воробьеву, воплощает в себе достоинства и честь настоящего офицера. ему «подражают курсанты, нося фуражки чуть-чуть сдвинутыми на правый висок» . все оттенки голоса капитана сохраняет алексей ястребов, который «уже две недели как произведен в лейтенанты и назначен командиром взвода» . в слепом ночном бою в селе, когда вот-вот должно было наступить «что-то небывало страшное и таинственное» , когда «он уже не кричал, а выл» , алексей хотел одного — видеть рюмина, быть с ним рядом. рота обречена, гибель курсантов неизбежна — они в окружении.. зачем же понадобился капитану рюмину ночной бой с мотомехбатальоном противника? рюмин бросает курсантов в атаку, чтобы они смогли почувствовать себя солдатами, а не погибнуть, даже не удостоившись боя: «рюмин будто бы впервые увидел свою роту, и судьба каждого курсанта — своя тоже — вдруг предстала перед ним средоточием всего, чем может окончиться война для родины — смертью или победой».

Небо наливается солнечным кипяченым, по-немногу остывающим соком, цвета венозной крови. солнце как глаза уставшего от дневной работы и тяжелой жизни старого дедушки, пропахшего сухим сеном и цветущей липой. оно такое же уставшее и отцвевшее, словно цветы в конце лета; намокло полными и бело-алыми облаками воспоминаний. туман, поднимаясь вверх, еле отрываясь своей туманной ногой от кончиков камышей, торчащих вокруг хуторского пруда, словно ушки любопытных зверушек, своим подземным, сырым, будто могильным холодом касается пальцев рук; чуть ранит, колет своим прохладным лезвием. а лягушки, эти боязливые и крикливые задаваки, надрывают свои голоса, разбавляя свои песни всплесками теплой воды тихого пруда. солнце захлебывается в этом соке и перестает разливать теплую и освещающую, так необходимую для жизни прозрачно-тусклую жидкость. наступает тишина и спокойствие, которое приходит после осознания безысходности. силуэты елей становятся черными на фоне накопившего светящегося сока неба. собирает листья свеклы, с особым трепетом укладывает их на льняную ткань, обвязывает с четырех сторон, вскидывает вверх и укладывает на спину через правое плечо. уходит в туманное