Произведение в чем красота души главного героя федько

Унего душа чистая , чесная . он всегда молчал когда спрашивали родители его друзей что они натворили. федько добрый и справедливый мальчик. он бывает не совсем добрым но душа у него чистая

«кто никогда не был на вершине ивана великого, кому никогда не случалось окинуть одним взглядом всю нашу древнюю столицу с конца в конец, кто ни разу не любовался этою величественной, почти необозримой панорамой, тот не имеет понятия о москве, ибо москва не есть обыкновенный большой город, каких тысяча; москва не безмолвная громада камней холодных, составленных в симметрическом нет! у неё есть своя душа, своя жизнь. как в древнем римском кладбище, каждый её камень хранит надпись, начертанную временем и роком, надпись, для толпы непонятную, но богатую, обильную мыслями, чувством и вдохновением для учёного, патриота и как у океана, у неё есть свой язык, язык сильный, звучный, святой, едва проснётся день, как уже со всех её златоглавых церквей раздаётся согласный гимн колоколов, подобно чудной, фантастической увертюре беетговена*, в которой густой рёв контр-баса, треск литавр, с пением скрыпки и флейты, образуют одно великое целое; и мнится, что бестелесные звуки принимают видимую форму, что духи неба и ада свиваются под облаками в один разнообразный, неизмеримый, быстро вертящийся о, какое блаженство внимать этой неземной музыке, взобравшись на самый верхний ярус ивана великого, облокотясь на узкое мшистое окно, к которому вас истёртая, скользкая витая лестница, и думать, что весь этот оркестр гремит под вашими ногами, и воображать, что всё это для вас одних, что вы царь этого невещественного мира, и пожирать очами этот огромный муравейник, где суетятся люди, для вас чуждые, где кипят страсти, вами на минуту какое блаженство разом обнять душою всю суетную жизнь, все мелкие заботы человечества, смотреть на мир — с высоты! на север перед вами, в самом отдалении на краю синего небосклона, немного правее петровского замка, чернеет романическая марьина роща, и пред нею лежит слой пёстрых кровель, пересечённых кое-где пыльной зеленью булеваров, устроенных на древнем городском валу; на крутой горе, усыпанной низкими домиками, среди коих изредка лишь проглядывает широкая белая стена какого-нибудь боярского дома, возвышается четвероугольная, сизая, фантастическая громада — сухарева башня. она гордо взирает на окрестности, будто знает, что имя петра начертано на её мшистом челе! её мрачная , её гигантские размеры, её решительные формы, всё хранит отпечаток другого века, отпечаток той грозной власти, которой ничто не могло противиться. ближе к центру города здания принимают вид более стройный, более европейский; проглядывают богатые колоннады, широкие дворы, обнесённые чугунными решётками, бесчисленные главы церквей, шпицы колоколен с ржавыми крестами и пёстрыми раскрашенными карнизами. ещё ближе, на широкой площади, возвышается петровский театр, произведение новейшего искусства, огромное здание, сделанное по всем правилам вкуса, с плоской кровлей и величественным портиком, на коем возвышается алебастровый аполлон, стоящий на одной ноге в алебастровой колеснице, неподвижно тремя алебастровыми конями и с досадою взирающий на кремлёвскую стену, которая ревниво отделяет его от древних святынь на восток картина ещё богаче и разнообразнее: за самой стеной, которая вправо спускается с горы и оканчивается круглой угловой башнею, покрытой, как чешуёю, зелёными черепицами; немного левее этой башни являются бесчисленные куполы церкви василия блаженного, семидесяти приделам которой дивятся все иностранцы и которую ни один не потрудился ещё описать подробно. она, как древний вавилонский столп, состоит из нескольких уступов, кои оканчиваются огромной, зубчатой, радужного цвета главой, чрезвычайно похожей (если простят мне сравнение) на хрустальную гранёную пробку старинного графина. кругом неё рассеяно по всем уступам ярусов множество второклассных глав, совершенно не похожих одна на другую; они рассыпаны по всему зданию без симметрии, без порядка, как отрасли старого дерева, пресмыкающиеся по обнажённым корням его. витые тяжёлые колонны поддерживают железные кровли, повисшие над дверями и наружными галереями, из коих выглядывают маленькие тёмные окна, как зрачки стоглазого чудовища. тысячи затейливых иероглифических изображений рисуются вокруг этих окон; изредка тусклая лампада светится сквозь стёкла их, загороженные решётками, как блещет ночью мирный светляк сквозь плющ, обвивающий полуразвалившуюся башню. каждый придел раскрашен снаружи особенною краской, как будто они не были выстроены все в одно время, как будто каждый владетель москвы в продолжение многих лет прибавлял по одному, в честь своего ангела. весьма немногие жители москвы решались обойти все приделы сего храма. его мрачная наружность наводит на душу какое-то уныние; кажется, видишь перед собою самого иоанна грозного — но таковым, каков он был в последние годы своей жизни