Каков вкус красного вина победы? носов надо

носов евгений валентинович  красное вино победы  евгений иванович носов  красное вино победы  весна сорок пятого застала нас в подмосковном городке серпухове.  наш эшелон, собранный из товарных теплушек, проплутав около недели по заснеженным пространствам россии, наконец февральской вьюжной ночью нашел себе пристанище в серпуховском тупике. в последний раз вдоль состава пробежал морозный звон буферов, будто в поезде везли битую стеклянную посуду, эшелон замер, и стало слышно, как в дощатую стенку вагона сечет сухой снежной крупой. вслед за нетерпеливым озябшим путейским свистком сразу же началась разгрузка. нас выносили прямо в нижнем белье, накрыв сверху одеялами, складывали в грузовики, гулко хлопавшие на ветру промерзлым брезентом, и увозили куда-то по темным ночным улицам.  после сырых блиндажей, где от каждого вздрога земли сквозь накаты сыпался песок, хрустевший на зубах и в винтовочных затворах, после землисто-серого белья, которое мы, если выпадало затишье, проваривали в бочках из-под солярки, после слякотных дорог наступления и липкой хляби в непросыхающих сапогах,- после всего, что там было, эта госпитальная белизна и тишина показались нам чем-то неправдоподобным. мы заново приучались есть из тарелок, держать в руках вилки, удивлялись забытому вкусу белого хлеба, привыкали к простыням и райской мягкости панцирных кроватей. несмотря на раны, первое время мы испытывали какую-то разнеженную, умиротворенную невесомость.  но шли дни, мы обвыклись, и постепенно вся эта лазаретная белизна и наша недвижность начали угнетать, а под конец сделались невыносимыми. два окна второго этажа, из которых нам, лежачим, были видны одни только макушки голых деревьев да временами белое мельтешение снега; двенадцать белых коек и шесть белых тумбочек; белые гипсы; белые бинты, белые халаты сестер и врачей, и этот белый, постоянно висевший над головой потолок, изученный до последней белое, белое, какое-то изнуряющее, цинготное состояние одолевало от этой белизны и так изо дня в день: конец февраля, март,   впрочем, гипсы, в которые мы были закованы всяк на свой манер, уже давно утратили свою белизну. они замызгались, залоснились от долгой лежки, насквозь промокли от тлеющих под ними ран. воздух в палате стоял густ и тяжек, и чтобы хоть как-то его уснастить, мы поливали гипсы одеколоном.  медленно заживающие раны зудели, и это было нестерпимой пыткой, не дававшей покоя ни днем, ни ночью. вопреки строгим запретам врачей, мы просверливали в гипсах дыры вокруг ран, чтобы добраться до тела карандашом или прутиком от веника. когда ж в городе зацвела черемуха и серпуховские ткачи и школьники начали приносить в палату обрызганные росой благоухающие букеты, они не знали, что по ночам мы безжалостно раздергиваем их цветы, чтобы выломать себе палочки, которые каждый запасал и тайно хранил под матрасом как драгоценный инструмент.  - опять букет располовинили,- журила умывавшая нас по утрам старая госпитальная нянька тетя зина.- все мои веники потрепали, а теперь за цветы взялись. ох ты, горюшко мое!   от этих каменных панцирей нельзя было избавиться до срока, и надо было терпеть и дожидаться своего часа, своей судьбы. двоих из двенадцати унесли еще в   с тех пор койки их пустовали.  в том, что на освободившиеся места не клали новеньких, чувствовалась близость конца войны. конечно, там, на западе, кто-то и теперь еще падал, подкошенный пулей или осколком, и в глубь страны по-прежнему мчались лазаретные теплушки, но в наш госпиталь раненых больше не поступало. их не привозили к нам, наверно, потому, что здание надо было в порядок и к сентябрю вернуть школьникам.

Местоимение

Личное, определительное

Указывает, заменяет

Избегание повторов в предложении

Часть речи