Какие черты характера твардовского особенно ценил в.некрасов. почему?

что, возможно, не мешало и выпить   твардовский за круглым столом, напротив меня сидит, уронив голову на локоть, могутный \ твардовский. \ он любил приходить к нам, молодым поэтам тогда, потому что руководитель делегации сурков прятал от него бутылки и отнимал, если находил. а может, и потому, что и ему приятно было поговорить с независимыми поэтами. пиетет наш к нему был бескорыстен – мы никогда не носили стихи в журнал, где он редакторствовал, не обивали порога его кабинета. в отдалении у стены, на темно-зеленой тахте полувозлежит медноволосая юная женщина, надежда поэзии. ее оранжевая челка спадала на глаза подобно прядкам пуделя.  (автор цитаты потерялся)твардовскийпел твардовский в ночной флоренции, как поют за рекой в орешнике, без искусственности малейшей па смоленщине,\и обычно надменно-белая маска замкнутого лица покатилась\над гобеленами, просветленная как слеза, андрей вознесенский

трудно писать о человеке, с которым недавно расстался, которого любил, знал больше двух десятков лет, хотя дружба с ним была далеко не легка.да, твардовский не относился к людям, с которыми легко и просто. но общение с ним, в каком бы настроении он ни был, всегда было интересным. он никогда не старался казаться умнее, чем он есть, но почему-то всегда чувствовалось его превосходство, даже когда в споре оказывалось, что прав именно ты, а не он. побежденным, как и большинство людей, признавать себя не любил, но если уж приходилось, то делал всегда это так по-рыцарски, с таким открытым забралом, что хотелось тут же отдать ему свою шпагу. да, в нем было рыцарство, в этом сыне смоленских лесов, светлоглазом, косая сажень в плечах, умение отстаивать свою правоту, глядя прямо в глаза, не отрекаться от сказанного и не изменять в бою. это навсегда привлекло меня к нему.мы познакомились с ним почти сразу после войны. обоим было тогда лет по тридцать пять. но он уже ходил в знаменитых писателях, «теркина» все знали наизусть, а я пришел к нему в кирзовых сапогах, в гимнастерке с заплатанными локтями и робко сел на краешек стула в кабинете. некоторое время он внимательно и доброжелательно меня разглядывал, а это всегда смущает, потом огорошил вопросом: «это что же, вы безопасной бритвой так ловко пробриваете усы или опасной? » я растерялся, но вынужден был признаться, что да, безопасной. он часто потом возвращался к этим злосчастным усам: «и вот так вот, каждое утро, перед зеркалом, железной рукой? и вот адесь, посередке, тоже? ну-ну, неплохо надо к себе относиться, чтоб этим заниматься». и вообще трифоныч не прочь был иной раз смутить человека каким-нибудь неожиданным суждением или вопросом. но в тот раз не думаю, чтоб он хотел как-нибудь задеть меня — весь вечер он был удивительно внимателен и заботлив. просто он не любил, и не всегда мог это скрыть, людей, слишком много уделяющих себе внимания. какие-нибудь красные носки или излишне пестрый галстук могли сразу же его настроить против человека. вообще пошлость, в любых ее проявлениях, была ему противопоказана. я видел, как на глазах терялся у него интерес к такому человеку.я говорю сейчас обо всех этих мелочах не только потому, что из мелочей складывается целое, а потому, что именно сейчас, через каких-нибудь два месяца после того, как я его хоронил, твардовский близок и дорог мне именно этими его черточками, его взглядом, иногда суровым, редакторским, а иногда таким добрым, даже детским, его улыбкой, замечанием, жестом.может быть, с ним не всегда было легко дружить, но от одного сознания, что он есть, всегда становилось легче. (422 слова) (по в. п. некрасову)