Падежи в окне, над ручкой, из щёлки

Я выехал рано. Все еще спали,когда я на цыпочках выбрался на свет кончавшейся ночи. Кругом по колено в траве и комарином плаче стояли березы,всматриваясь куда-то в одну точку, оттуда близилась осень. Я шел в ту же сторону.

Там за оврагом был двор с домом, где мы жили раньше. И откуда ,незадолго перед тем, перебрались в лесную сторожку. На мне были новые, неразношенные сапоги. Когда я нагнулся,чтобы поправить пятку, в высоте надо мной что-то тяжелое. Я поднял голову, две белки пулями лупили друг за дружкой сквозь листву. Там и сям оживали деревья ,в раскачку перебрасывая их с верхушки на верхушку. Хотя преследование это прерывалось частыми перелетами по воздуху но с такой гладкостью ,что оставляло впечатление какой-то беготни по ровному предрассветному небу.

Последний раз я был в городе в середине июля три недели ,и за это время произошли новые перемены к худшему. На вокзале было сущее столпотворение. Я сразу понял, что уйду несолоно хлебавши. Растекаясь рукавами от билетных касс, толпа уже без промежутков заливала все его залы. Публику в буфете составляли по преимуществу военные. Половине не хватало мест за столиками,и они томились вокруг обедающих ,прогуливались в проходах, курили ,несмотря на развешанные запрещения, и сидели на подоконниках.

Обо всём этом вспомнил я в конце обратного пути лесной дорогой, где лошадь точно заразясь моей усталью ,сама встряхивая головой и поводя боками, пошла шагом.

В том месте с лесом делалось то же самое, что со мной и лошадью. Малоезжая дорога поросла травой. Казалось ,ее проложил не человек, но сам лес ,подавленный своей необъятностью, расступился здесь по своей воле ,чтобы пораздумать на досуге. Просека казалась его душою.

Я ехал шагом ,и хлопая комаров на руках, у себя на лбу и шее ,думал о своих:о жене ,о сыне ,к которым возвращался (По Б.Л. Пастернаку).